Девяносто три!

Авантюрный и донельзя поэтический текст ветерана литературного андерграунда, который при желании можно считать импрессионистским романом, переполнен кроулианской магией, исторической конспирологией и садистским порно. Секрет поведения и эмоций главных героев в упорном строительстве Храма Невинных душ, в попытке опустить лезвие моста, ведущего через пропасть прямо к «элементарному королю», в поисках серебряной книги, написанной ангелами во время чудовищных мучений жертв похотливого расчленителя, но это не главное. Главное — не имеющий пока в нашей литературе аналогов захватывающий язык Волчека, который трудно с чем-нибудь перепутать.

«Ом», апрель 2002

Все временные пласты существуют в «Девяносто три!» одновременно, длятся, кружат пронизывающей метелью. Постоянно происходят какие-то обряды, смысл которых может быть понятен только посвященным. Неуловимые, посланцы завиральных теорий, члены «ложи кипящей глины», бледные тени, дети подземелья и больших городов, они существуют параллельно, где-то в стороне от постоянно спешащей, шумящей толпы. Предельно физиологичные, они делают странные дела («Подрочить на распоротые кишки, что может быть чудесней?»), движимые непонятными установками, собирают таинственные алхимические книги, невидимые и свободные.

Дмитрий Бавильский, Русский Журнал

Проза Дмитрия Волчека, на первый взгляд аморфная, как сон, и беззащитная, как стихотворение, медленно складывается из повторяющихся образов, знаков и магических цифр. Кирпич за кирпичиком, главка за главкой — всего девяносто две, чтобы оставалось легкое ощущение недосказанности. Вполне устойчивое сооружение; при благоприятных условиях переживет и нас с вами. Коль скоро прирученные бесы так мило копошатся в щелях этого уютного универсума (назови его хоть Храмом невинных душ, хоть Серебряной книгой), внешней угрозы ждать просто-напросто неоткуда.

Ирина Каспэ, ExLibris

Читатель «Девяноста трех!» оказывается в знакомой ему по «Кодексу» жестокой вселенной невзрослых мужчин — во внекосмическом мире инициационного мифа, в кромешном пространстве, где возможны и желательны нарушения всех природных законов и всех социальных запретов. Женщин среди действующих лиц как не было, так и нет, в кромешном мире им делать нечего, но в «Кодексе» о них нет и помину, а в новой книге не так: там не раз поминается распиленная пополам Элизабет Шорт, а кстати (пусть мимоходом) какая-то зарезанная актриса (с. 92), а кстати и какая-то задушенная пассажирка (с. 94) — настигнувшая их злая смерть явилась, конечно, из кромешного мира, но явилась все-таки в мир обыденный, где женщины по-прежнему водятся.

Елена Рабинович, «Новая русская книга»